Хелен Миррен: «Я не забочусь о последствиях»

 

Она сыграла королеву и стала одним из символов Британии, оставшись чуть-чуть русской. Издала автобиографию и оказалась в центре скандала. Обладая титулом Дамы Ее Величества, в 65 лет дебютировала как модель… Встреча с Хелен Миррен, которая никак не соглашается быть живой легендой.

Виктория Белопольская 

 

 

Пожалуй, ей можно задавать любые вопросы – она не обидится и не попросит меня покинуть роскошный гостиничный номер в лондонских «пяти звездах». Кажется, она даже ответит на них.

 

Дело в том, что Хелен Миррен именно та, кем кажется. А кажется она одним из самых сердечных людей, которых я встречала в жизни. И одной из самых искренних женщин. А согласитесь, сегодня это редкость. Потому что искренность – это опасность: мы чувствуем себя не очень защищенными и потому иногда юлим. А Хелен Миррен не юлит. Она та, кто она есть: немолодая женщина, с веселым взглядом, нетронутыми хирургией морщинами, плавными уверенными жестами, склонная к неброской одежде, вот вроде как сейчас – белая рубашка с поднятым жестким воротником, черные джинсы и простодушные черные лодочки. Она не скрывается за пышностью своего «королевства», рыцарским титулом и бесчисленностью наград. Как не сводит татуировку между пальцами – напоминание «о смелом театральном проекте и безумной пьянке в индейской резервации в Миннесоте в 74-м»…

 

Да, ей можно задавать самые отчаянные вопросы. И получить самые прямые ответы.

 

Psychologies:  

Сравнительно недавно вы снялись для глянцевого журнала топлес в ванне. Вы появлялись в свете с волосами, покрашенными в панковский розовый цвет. Вы откровенно рассказывали, что в молодости употребляли кокаин и занимались сексом по принуждению. В возрасте далеко за 50 вы не побоялись сняться в откровенных сценах, где вашими партнерами были молодые актеры. Такое впечатление, что вы последовательно разрушаете образ великой драматической актрисы, получившей «Оскара» за роль королевы и ставшей достоянием англосаксонского мира…

 

Хелен Миррен:  

А по-вашему, лучше помалкивать о довольно бурной молодости, быть степенной блондинкой в годах, не демонстрировать сексуальность после менопаузы? Вот у ваших поступков всегда есть цель?

 

Нет, я просто думала, что фигуры вашего масштаба вынуждены постоянно думать о социальных последствиях.

 

Х. М.:  

А я вот просто говорю правду. И поступаю так, как нахожу правильным. Что плохого в розовых волосах? Почему должно быть стыдно оголиться, если тебе за 60, и не стыдно, если 25? Ну, если речь идет о стыде, а не о красоте тела, то в 25 должно быть так же стыдно. Разве нет желаний в старости? Что порочного в том, чтобы признаться, что в юности любила кокаин, а когда узнала, что, скажем, Клаус Барбье, нацистский преступник, «лионский мясник», бежавший в Латинскую Америку, – один из видных наркобаронов, то меня едва не вытошнило этим же кокаином. Увидела эту цепочку: между моей «тонкой белой линией» и тысячами замученных людей была очевидная связь. Я поддерживала убийцу.

 

 

Но зачем признаваться, что у вас бывал секс по принуждению?

 

Х. М.:  

Но речь же идет о моем персональном опыте и мнениях, им продиктованных. Речь шла о том, что женщины, которые подают в суд на таких насильников, вряд ли могут рассчитывать на их наказание.

 

 

И вас тут же чуть не распяли пресса и политики за якобы оправдание насильников – типа вы, девушки, сами пришли в их квартиры и гостиничные номера и не жалуйтесь, что они не услышали вашего «нет»…

 

Х. М.:  

Вы спрашиваете меня так, будто я какой-то идеал и настаиваю, что изрекаю истину в последней инстанции. А я говорю только о своем опыте и своем мнении. Знаете что: чем известнее становишься, тем меньше у тебя оказывается прав на собственное мнение. Черт! Я на это не подписывалась.

 

А стремились к известности?

 

Х. М.:  

Я стремилась работать и что-то зарабатывать. Стать самостоятельной. Слушайте, я же родилась в самой что ни на есть рабочей семье. Да, мой папа – аристократ, его отец был русским дипломатом в Британии. Но с отъездом в Англию Мироновы эмигрировали и из аристократии в рабочий класс. Папа почти всю жизнь проработал водителем. Мама моя из индустриального Ист-Энда, тринадцатая из четырнадцати детей мясника. Я родилась сразу после войны, мы жили бедно, вся Британия жила бедно, но мы продолжили традицию до 60-х. И уже в 60-х мама потрясающе рассказывала про «мануфактурные карточки» – после войны не только еду, но и одежду, обувь можно было купить только по карточкам, а у них с папой было трое детей. В общем, именно поэтому я закончила педагогический колледж – под родительским влиянием: у тебя всегда будет кусок хлеба, учитель всегда может рассчитывать на зарплату от государства. И даже когда я уже стала актрисой, я исходила из того, что надо получать хоть какую-то, но зарплату. Кстати, именно тогда я и наснималась в куче полупорно, арт-порно и почти просто порно. В «Калигуле» (реж. Тинто Брасс, 1979), в «Возрасте согласия» (реж. Майкл Пауэлл, 1969), в «Диком мессии» (реж. Кен Рассел, 1972)… И хотела бы я сказать, что не жалею об этом. Но я жалею. Не чувствую себя комфортно, раздеваясь для всеобщего обозрения, – ни сейчас, ни в молодости. Ни в «Калигуле», ни в «Поваре, воре…» у Гринуэя. Но в юности я снималась в почти порно, потому что не снималась. А надо было начать сниматься. Да и никакой бурной молодости у меня не было. Я была довольно наивной, закончила школу для девочек – учительницами были монахини. До восемнадцати не провела ни одной ночи вне дома – в нашей семье это было категорически невозможно. И когда уже оказалась в колледже, обнаружила, что мальчишки грубые, противные и, как тогда говорили, «хотят только одного». Но у меня были свои желания, я хотела быть собой и обеспечивать себя. И не хотела быть этакой пуританкой, не дающей поцелуя без любви и не видевшей голого мужчины до брака.

 

Но уже тогда мне не нравились эти программные заявления сексуальных либертарианцев, типа Хью Хефнера, о том, что, раздевая женщину, скажем, для «Плейбоя», они ее освобождают. Нет, я и тогда знала: они просто навязывают нам еще одну мужчинами придуманную роль. Это было тоже лицемерие – на сей раз под маской свободы. Но в то же время я предпочитаю открытую сексуальность вульгарной похотливости. Уж лучше полная обнаженка, чем пинапы 50-х – пошлость с рюшками… В 60-х мне нужно было войти в профессию и, черт подери, хоть что-то зарабатывать. За моей решимостью стояла не революционная идея, а старомодный британский практицизм. И знаете, я уже тогда от него так устала, что, едва обретя независимость, с этим делом покончила. Я отказалась быть практичной. Говоря вашими словами – не забочусь о последствиях.